Рогульё западэнское всю Украину взнуздало и гонит её в тартарары. Кругом безнадёга такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но есть же, должны быть на моей малой родине такие люди, как моя мама.
Ну а тем, кто вражду между двумя народами взращивает, непременно в аду им всем гореть.
Самое дорогое на свете – жизнь. И – мама, давшая нам эту жизнь. Ещё неизвестно, что дороже…
Сегодня, 11 мая, моей маме, в девичестве Пташник Вере Лазаревне, исполнилось бы 95 лет. Могла бы ещё жить, да жить. Её мама, а моя бабушка Евдокия лишь немного не дотянула до 98 года. Но мама – родная, любимая, незабвенная – покинула меня 19 лет назад. Слишком тяжелая судьбинушка свела её в могилу раньше времени. Да и отец, бедолага, не имел понятия, как следует беречь жену. Искренне полагал, что она должна наравне с ним таскать центнерные мешки и брать бревно с комля. Я публикую заметки о самом близком мне человеке на всём белом свете, потому что, читая мои незамысловатые строки, люди увидят своих собственных мам. Таких же любимых, для них – незабвенных. А я всякий раз вспоминаю о маме нечто такое, что почему-то скрывалось за плотной дымкой времени, а потом вдруг возникало, как проблеск солнца из-за туч. И снится мама мне часто. Удивительно, но никогда не предстаёт она в моих снах тягостно, трагично, удручающе. Разве что – со светлой грустью. Порой мне сдаётся (скорее всего, это уже возрастное), что если бы, не приведи Господь, какая-то беда должна со мной случиться, то мама с того света непременно придёт в мой сон и обязательно, не знаю уж каким образом, но предупредит меня о грозящей опасности.
« – Алло, скажите, пожалуйста, сколько стоит звонок ангелу?
– Одно слово – один год вашей жизни.
– Так дорого?
– Вы отказываетесь?
– Нет-нет, соединяйте.
– Ангел вас слушает.
– Передайте маме, что я ее люблю и помню.
– Что-нибудь ещё?
– Очень сильно люблю и помню.
– Спасибо за звонок. Ваш счёт пополнен на 13 лет жизни. С любовью – мама».
Многие мои мысли очень часто пересекаются с воспоминаниями о маме. И чем дольше живу, тем чаще пересекаются. Оно и понятно: всему, что есть лучшего во мне, я обязан, прежде всего, маме. Потом уже – отцу, родным, близким, учителям, друзьям и недругам, обстоятельствам. Но маме – в первую очередь.
В самом начале «лихих ельцинских времён» я приобрёл видеокамеру. Лет десять или двенадцать снимал на плёнку каждую свою поездку на родину и, естественно, запечатлевал своих родителей, когда они ещё были живы и здоровы. Часто смотрю на них, слушаю их незабываемые, такие родные голоса и благодарю Провидение за то, что надоумило меня сохранить светлые лики отца с матерью. Нет, не способен я вам передать, дорогие мои, те чувства, которые всякий раз испытываю, глядя на них на домашнем видео, слушая их голоса…
Мама умерла в среду, а в четверг её собрались хоронить – стояла жуткая жара. И мы с дочерью Верой примчались из Москвы в Грузевицу Хмельницкой области за 15 часов. То был мой абсолютный рекорд при частых поездках на родину. Сельчане, пришедшие на похороны, сидели за столом. Поминали маму. Но, зная, что я приеду, они не стали засыпать могилу. Пошли все на кладбище, подняли гроб, сняли крышку. Опустившись на колени, я поцеловал маму в холодный и влажный лоб. Плача, отошёл в сторону. Почему-то я очень старался унять собственное рыдание, но только размазывал по лицу чёрную кладбищенскую грязь. Её вытирала кончиком головного платка соседка Ганя, на руках которой умерла мама…
Все матери любят своих детей. Если не любят, то они и не матери вовсе. Однако любовь ко мне моей мамы была запредельной. Она бы в любой момент отдала свою жизнь за меня. Без тени колебаний.
Мама всегда мне верила безоговорочно. И потому никогда бы не стала никакой бандеровкой, как моя сестра. Она чувствовала душой, сердцем и умом понимала, что не может быть ничего дурного в той великой стране, где с молодости живёт её сын. И живёт, слава Богу, хорошо.
Потому как у мамы в генетике наличествовали доброта, сострадание и православная, истинно-христианская вера – глубокая, нутряная, которую нельзя было, невозможно перешибить никаким «ящиком», никакой кричалкой типа «Слава Украине! Героям слава!». А те, кто сейчас заправляют на Украине – злые нехристи. И гореть им в аду.
… Вспоминаю, как весной 1998 года мой тогда приятель Лёня Якубович пригласил маму на запись очередного «Поля чудес». Позвонил я домой по этому поводу и был приятно удивлён, с каким энтузиазмом принялась она за столь экзотическое предприятие. Пожилая женщина, изношенная неимоверно тяжким сельским монотонным трудом, где работа на собственном огороде считается отдыхом, она с каким-то детским задором и азартом взялась за подготовку к участию в популярном капитал-шоу. И с отцом проблем никаких не возникло, хотя в обычной ситуации даже на поездку к сестре в соседнюю Хмельницкую область мама его, как правило, долго и нудно упрашивала её отпустить. А тут даже наставлять начал, как она должна будет себя вести за барабаном. Все три села нашего колхоза: Дорошовка, Буша и Слобода-Бушанская бурлили и клокотали до самого маминого отъезда. (Её из Москвы вызвали специальной телеграммой, и это известие распространилось по украинским сёлам со скоростью молнии). И все тоже желали, как отец: вы уж там не осрамитесь, уважаемая Вера Лазаревна, коли привелось вам наши места представлять в Москве. Мама не сразу в Москву поехала, а завернула к своей дочери, а моей сестре Галине и их обеих я встречал на Киевском вокзале. По телефону у нас, конечно, был разговор о том, что можно прихватить на передачу в качестве сувениров для «Поля». Однако то, что мать с сестрой привезли, повергло меня в лёгкое замешательство, а моего друга «барабанщика» Лёню Якубовича – в восхищение. Перечисляю дары Хохландии: сало, мясо, колбасы трех видов, варенье, пара килограммов семечек подсолнуха и столько же килограммов тыквенных семечек, канистра вина, бутыль самогонки, два рушника и громадный круглый каравай килограммов на десять, который испекли по просьбе сестры на Хмельницком хлебозаводе.
Жизнь всегда преподносит нам разные сюрпризы. Приятным даже не сюрпризом, а великим событием стало для всех в нашей семье появление на свет моего внука, а маминого правнука крохотного Мишани. К великому сожалению, прабабушка его так и не увидела, поскольку ещё в поезде сильно простудилась, и все дни пролежала пластом. А утром в день записи проснулась как огурчик. Не поверив своим глазам, я спросил: «Мама, что это с вами случилось?» – «А я всю ночь молилась, сынку. Разве ж, говорила я Господу нашему Богу, Ты допустишь, чтобы я вернулась в село не солоно хлебавши? Ведь такое возможно только раз в жизни человеческой, чтобы с живым Якубовичем постоять и приветы всем передать! Мне же тридцати семи человекам надо было передать привет и поблагодарить дорошовчан, бушан, слободчан и хмельничан за то, как они меня сюда провожали всем миром. Что ты, я просто не могла не выздороветь!». Если бы насчёт такой истовой веры это мне говорил кто другой, – посчитал бы наивностью. Но слова-то были мамины! А она меня никогда, ни разу не обманула!
Мама была третьей во второй тройке. Крутануть барабан и угадать хотя бы одну букву ей не удалось – предыдущие товарки из разных советских республик справились с задачей. Но Якубовича мать все-таки одела в женский украинский национальный костюм, и приветы передала всем. У неё списочек был заготовлен. И подарила своему любимцу: колбасу, сало, семечки подсолнуха и тыквенные семечки, вино, самогонку, громадный каравай – все собственное, её руками добытое. За что была награждена телевизором-двойкой с видеомагнитофоном. Лёня об этом лично позаботился. До самой своей кончины мама, глядя в свой телевизор, всегда вспоминала неподражаемого, неповторимого Лёню.
А ещё моя милая и добрая мама была славянкой-интернационалисткой каждой своей клеточкой. Спев в компании песню «Цвитэ тэрэн», тут же затягивала другую – «Оренбургский пуховый платок» и так чередовала украинские с русскими песнями, словно за спиной ею дирижировал секретарь парткома.
Семнадцатилетней девушкой она поступила на бухгалтерские курсы в соседнем молдавском городе Бендеры. Через полгода пошла работать землеустроителем в Бричанском районе Молдавии. И при этом не только общалась с местным населением на их наречии, но и вела всю документацию на молдавском языке. А в 1996 году (через полвека!) села при мне однажды за стол и записала по памяти 317 молдавских слов. Те листочки до сих пор храню.
Вообще, до самой своей скоропостижной смерти мама дивила меня своими необыкновенными талантами и разнообразными способностями. Она, к примеру, одинаково разборчиво писала левой и правой руками. Печь и дымоход в хате, стены дома снаружи регулярно разрисовывала чудными, просто-таки сказочными цветами. На самодельном ткацком станке ткала ковры на пол и на стены. В молодости изготавливала даже исподнее льняное белье для всей семьи. Запросто разговаривала с домашней живностью: собаками, кошками, свиньями, с птицей, словно с людьми. И они все её слушались, как цирковые звери слушаются дрессировщиков. Был у нас кабанчик Васька. Так его даже в хлеву не запирали. Ходил за мамой по пятам. А если где-то «набедокуривал», она его стыдила, и Васька, понурив голову, брёл расстроенный к себе в ограду.
Мама всю жизнь обшивала сельчан сначала на ручной, потом, когда мы одолели «злыдни», – на немецкой ножной швейных машинках. И при этом никогда, никого не измеряла – «на глазок» шила. И стряпала всегда тоже «на глазок»! Причём не только у себя на кухне, но и для сотен людей. Мама обладала врождёнными кулинарными способностями. Её поэтому приглашали готовить на свадьбы, именины, проводы в армию и похороны.
Своё образование мама всегда определяла кратко: «Сим класив и восьмый корыдор». Поэтому в сорок семь лет пошла в вечернюю школу и закончила её без единой тройки. Очень много читала, как все в Советском Союзе. Сквозь марево времени вижу, как она одной рукой качает люльку сестры, а в другой держит книгу. И мне любовь к чтению привила с детства.
Отлично помню, как мама учила меня трёх- или четырёхлетнего выступать на сцене сельского клуба с чтением стихов и басен. «Мисю, алэ колы дийдэш до цых слив Вовка (басня «Волк и Ягнёнок» Ивана Глибова), то правою ногою зробы: топ! Алэ так топны, щоб аж в останних рядах люды почулы».
У меня в детстве наблюдалась отличная память. Заучивая стих, я редко читал его дважды. Учился поэтому на одни пятёрки. Кроме рисования. Изобразить, скажем, конверт не получалось даже приблизительно. И учительница Вера Фёдоровна Тофанчук ничего не могла со мной поделать – ставила двойки по рисованию. Мама, сыграв на толстой, но всегда тонко вибрирующей струне моего самолюбия, за пару сеансов сделала из меня весьма приличного художника. В продолжение лета я перерисовал в большую тетрадь простым карандашом портреты всех украинских писателей из хрестоматии по литературе. Тофанчук не поверила. А когда я быстро набросал бородатого Нечуя-Левицкого, полезла за валидолом.
Примечательно, что мама меньше всего учила меня технике рисования. Зато сумела внушить мне – первокласснику – великую мысль: если человек чего-то очень хочет добиться, то надо просто, стиснув зубы, добиваться, а не скулить и сетовать на людей, на обстоятельства. И с педагогическими способностями мама, судя по всему, на свет родилась. Об этом не устают твердить мои взрослые уже дочери. Каждое лето они проводили у бабушки с дедушкой. Плюс ещё два сына сестры. И мать с четырьмя внуками великолепно справлялась. Чуть что – мы в разговоре всегда вспоминаем: а вот бабушка Вера по этому поводу говорила так…
Ещё мама отличалась редким, просто-таки фантастическим трудолюбием. Этого я в детстве не замечал, как не замечаешь восхода, захода солнца и того, что дышишь воздухом. Хотя не вспомню, чтобы мама когда-либо проснулась позже меня. Всегда: продеру глаза, а у неё уже всё кипит, шкварчит и издаёт совершенно чудные запахи.
Мы жили на самом краю села, на высокой горе, практически у кромки леса. С каменистого огорода, если снимали не меньше картошки, чем сажали – уже считалось неплохо. Поэтому бедность долго и упорно нас преследовала. Однажды меня разбудил мамин плач. Оказалось, что, вернувшись ночью из клуба, я по ошибке съел кастрюлю помоев, вместо кастрюли борща. (То-то было мне так удивительно, что мама сготовила столь невкусно!) А она причитала насчёт проклятой, беспросветной и бедной нашей жизни, когда её сын уже не различает борща от помоев. Потом мой друг председатель местного колхоза Михаил Гнидюк выделил родителям 70 соток ровной земли, внизу, у реки. И я с удивлением услышал мамино сетование: «От, Господы, умрэмо – так и нэ встыгнэмо на своий зэмли наробытыся».
…В техникуме я полюбил девушку. Собирался было на ней жениться. Потом мы повздорили, и она написала моей матери: «А вы знаете, что у вашего разлюбезного сыночка есть побочный ребёнок в Жмеринке?». Мама звонит мне: «Скажи адрес Аллы. Я поеду и заберу к нам её и ребёнка». Конечно, я быстро прояснил ситуацию со злым наветом. Но тут вовсе не это главное, а то, что мама не стала – ни ругать, ни упрекать меня, даже разборки не учинила. Просто действовала, как подсказало ей её большое материнское сердце.
Когда постаревшим родителя уже стало невмоготу взбираться на нашу гору, мы с сестрой купили им очень хороший кирпичный дом на равнине в селе Грузевица соседней Хмельницкой области. С газом, с колодцем на подворье. Отец после переезда умер, спустя пару лет. Мама осталась одна на хозяйстве. И выращивала она на своём огороде четырёхметровую кукурузу с пятью початками на каждом стебле. А с одного куста картошки снимала ведро больших клубней. Вся Гузевица приходила к маме за семенами и за советом, как лучше работать на собственном огороде. Об этом мне случайно тогда рассказал председатель местного сельсовета. Сидел я на лавочке у родительских могил, а он шёл стёжкой мимо кладбища. Завернул, присел. Мы разговорились.
…Сегодня смотрел собственный самодельный фильм, снятый в Грузевицах уже после смерти отца. Мама ходит по огороду и показывает мне, где у неё посажен чеснок, где лук, картошка, кукуруза, свекла, другие овощи. Словно любимую книгу читает. А по периметру её огорода цветут деревья…
Господи, какой же я был тогда счастливый! Только теперь это понимаю. А еще понимаю, в какой огромной, счастливой интернациональной стране мы все тогда жили, и что с нами сделали! Рiдна моя нэнька, Украина, очнись! Не верю, что перевелись на твоей земле такие люди, как моя мама.
Свежие комментарии