Верка.

Эта история случилась в реальности, хотя, лучше бы никогда её не было.
Жить нужно сегодня, сейчас. Решения принимать своевременно, думая лишь о том, правильно это лично для тебя или нет.
Когда-то я слышал каламбур, который звучал приблизительно так: не бойтесь своего будущего, оно не настоящее.

Верка работала телятницей на третьей, самой допотопной ферме.

Там нет никакой механизации и вообще ничего, кроме стен с крышей, да стойл, пропитанных насквозь мочой и навозом. Даже пола дощатого нет.
Все работы здесь исполняются вручную. В качестве тягловой единицы — старая седая лошадь со странной кличкой, Лариска, слепая на один глаз.

Работница тоже мало чем отличается от своей подопечной. У женщины длинные, спутанные, местами полинялые волосы, не знающие расчёски и женской ласки, отсутствуют почти все передние зубы. Проваленные внутрь рта губы придают лицу старушечий вид. К тому ещё выцветшие невесёлые глаза, глубокие морщины, заскорузлые грубые пальцы с обкусанными ногтями.
Картинка не очень симпатичного облика дополнена сутулой осанкой, мужицкой застиранной одеждой, подвязанной огрызком пенькового каната и лексикой на две трети состоящей из непереводимого русского фольклора.
Эта дама, кстати, замужняя, имеет трёхлетнюю дочурку, а лет ей всего двадцать пять, несмотря на обманчивое впечатление, с моим приходом в совхоз в качестве зоотехника вдруг стала стахановкой и на глазах начала преображаться.
Трудится день и ночь, млея от каждой похвалы, даже пытается флиртовать, что получается у неё совсем неловко.
Представьте, что вам подмигивает, краснея и смущаясь, застенчиво кокетничает, раскачиваясь и приподнимая плечики, косматая старуха-нищенка.

Беззубая полуулыбка, томный взгляд. При этом она робко рисует на заляпанном навозом полу ножкой в резиновом сапоге немыслимого размера рисунок, напоминающий по форме сердечко.

Где-то так.
Лично мне становилось не по себе от такого рода внимания, хотя я был настолько юн, что принимать эти игривые намёки всерьёз никак не мог, фантазии не хватало.

Однако Верка всё делала для того, чтобы я её заметил.

Она обстригла и причесала волосы, начала подкрашивать губы. Вместо застиранной спецовки на ней появилась цветастая кофточка, обнажившая рельеф фигуры. Поверх брюк женщина стала надевать весёленькую юбку.

Разительные перемены стали заметны всем, кроме меня.

Но не хвалить такого ответственного и дисциплинированного работника, как она, я не мог. В пример Верку ставил постоянно, что вызывало у неё непредсказуемую реакцию.

Позднее я понял, что она терпеть не может, когда я это делаю при всех. Женщина ждала внимания индивидуального и совсем другого.

В ней вдруг проснулась женственность, которая долго не приходила в сознание и вдруг…

На таких выносливых, неутомимых трудягах, как Верка, вся деревня и держится.

Романтические и женственные натуры покидают пределы села сразу, как только представляется такая возможность. Ни для кого не секрет, что женщина на селе становится бабой.

Конечно, в деревни по поводу Верки моментально стали шушукаться. Меня моментально записали в ухажоры.

Впрочем, я не реагировал. Не до этого было. Мало того, что молодость слепа, глуха и беспечна, я ведь только вылетел из родительского гнезда, привыкать к скудному и нелёгкому деревенскому быту было совсем не просто для горожанина.

Верка тем временем менялась. На ферму она теперь ходила в очень даже симпатичном виде, переодевалась в рабочую одежду уже на месте, старалась как можно чаще попадаться мне на глаза.

Глупая баба. Ну, скажите на милость, зачем молодому пареньку замужняя женщина?

Однажды вечером, я уже к тому времени закончил с повседневными бытовыми делами, поужинал, готовился немного почитать перед сном в постели, приходит Верка ко мне.

Внешний вид деревенского обывателя, готовящегося прилечь, понятен: ноги в обрезанных валенках, семейные трусы и голый торс.

Гостей я не ждал, кроме двух друзей, которыми я к тому времени успел обзавестись, никто ко мне не ходил, поэтому на стук ответил “входи”.

Как правило, в это время они ко мне заскакивают с предложением пропустить по паре-другой рюмочек крепкого чая. Иногда, правда, заскакивают страждущие, рассчитывающие что-либо занять, например бутылочку портвейна, который всегда стоял в углу комнаты за спинкой кровати, на всякий случай.

Молчат. Но робко постучали ещё раз.

Открываю дверь не глядя, запускаю.

Чего в том такого криминального? Трусы модные, в цветочек, как у волка в мультфильме "Ну, погоди!". Фигура спортивная. В такой форме я каждое утро на пробежку выхожу.
Стоит Верка, обхватив двумя руками цветастый узелок: чистенькая, причёсанная, с подведёнными ресницами и накрашенными яркой помадой губами.
Мало того, основательно помолодевшая, яркая.

Одета, не сказать модно, но весьма прилично, по-молодёжному.

Больше всего удивили модельные коричневые ботиночки малюсенького размера.
Даже представить не мог, что у неё настолько миниатюрные ступни могут быть, осиная талия и вполне соблазнительные бёдра.

Верка была не похожа сама на себя. Просто немыслимое несоответствие с размером мозолистых ладоней и безразмерными сапогами.

Ноги в капроновые чулки затянуты, платье до колен из чего-то воздушного, но сразу видно, что носить подобные кружева женщина не умеет. То ли из старых запасников достала, то ли в посёлок ездила за обновкой.

Массивные золотые серьги в ушах, несколько рядов ажурного плетения цепочек из драгоценного металла, витой браслет на тоненьком запястье.

Да она и не старуха оказывается вовсе, нормальная молодая женщина. Мне, конечно, в подружки не годится, а так ничего.
Однако впечатление основательно портит кошмарный запах каких-то отвратительно резких духов вперемежку с тошнотворным ароматом коровника, который невозможно ничем заглушить или закамуфлировать.

Запах навоза несмываемый. Он впитывается во все поры. Даже если не ходишь на ферму целую неделю, определить место твоей работы не составляет труда. Ничего с этим не поделать, такая специфика профессии.
К тому ещё беззубая провалившаяся улыбка на измождённом лице. Краше в гроб кладут.
Это неземное создание стоит, кокетливо переминаясь с ноги на ногу, носочком миниатюрного, почти детского ботиночка рисует на полу восьмёрки и смотрит на меня исподлобья застенчивым просящим взглядом.
Я заметался в поисках, чего бы на себя накинуть.

Трусы, конечно, вполне пляжные, но я всё-таки её начальник, не могу позволить предстать перед своей работницей в таком неглиже.

Пришлось завернуться до пояса в махровое полотенце и накинуть ватную телогрейку.
Теперь по внешнему виду мы опять стали полными противоположностями.

— Чего тебе, Вера? Отгул, извини, сейчас дать не могу. Все подменные животноводы заняты.

— Да не, Петрович, я к тебе лично. Я это, — она проходит к столу, разворачивает
свой узелок.

Там большая банка молока, варёные яйца, сдобные пирожки, исходящие жаром и бутылка беленькой.

— Ого! У тебя что, праздник?

— Ещё не знаю. Может и праздник.

— Так ты в гости или как? Что за гостинец, по какому поводу?

— Я это, — замялась она, оглянувшись на дверь и занавешенные пожелтевшей газетой окна, отступила на шаг, опустила к подолу руки, скрестив их загадочным образом, и рывком сдёрнула платье, как это умеют только женщины, под которым ничего не было надето, кроме капроновых чулок.
Конечно, я засмущался, увидев разом всё то, что для постороннего взгляда совсем не предназначено.

Кстати, кожа у неё оказалось упругая, белая и бархатистая.

Парень я молодой, женской лаской не избалован, на секретные объекты реагирую моментально снизу доверху.

Лицо, понятное дело, обдало жаром, по телу вразнобой мурашки поскакали, внизу моментальная реакция слегка приподняла полотенце.
Веркины упругие груди по форме напоминающие колокольчики, словно вылепленные из гипса, смотрели на меня, не мигая, яркими вишенками малюсеньких сосков.

Сердечные ритмы начали танцевать танго, беспорядочно пульсируя сразу во всех органах напрягшегося, словно перед прыжком, тела.

Её кровеносные сосуды ажурными кружевами переплетались под кожей, образуя возбуждающе-похотливый рисунок. Плоский мускулистый животик соблазнял немыслимой притягательной силой.

Несоответствие того, что на виду и сокрытого от глаз, поразил напрочь.
От холода на улице или по иной причине, её прозрачная кожа покрылась мурашками.

Мохнатая поросль между ног притягивала мой нескромный взгляд, пытаясь зачем-то домыслить остальное. Я пытался сопротивляться соблазну, но воображение вело меня дальше, предлагая варианты.
Веркина шея и кожа груди под ней пылали пурпуром.

Сами грудки вздымались в такт шумному углублённому дыханию, требуя, настаивая дотронуться до них.

Наваждение нарастало, путая мысли, кружа голову.
Женщина смяла невесомое платье в горсть, спрятала в него лицо и заплакала, не предпринимая, однако, попыток скрыть остальное.

Ноги девушки были широко расставлены и напряжены, под кожей пресса вибрировали мышцы, холмики грудей ритмично подскакивали.

Какие, чёрт возьми, ещё нужны подсказки?
В таком виде, со спрятанным лицом, она была обворожительно прекрасна.

Если учесть, что так близко и откровенно, я увидел соблазнительную картинку впервые в жизни, не сложно представить, как вела себя химическая фабрика моего молодого организма.

Я был ошеломлён, едва не поддавшись на провокацию.

— Люб ты мне! С первого дня люб! Только о тебе и думаю, спать не могу. Возьми меня. Ты же понимаешь, о чём я тебя прошу. Ну, хоть один разок? Дай мне почувствовать себя женщиной. Нет, девушкой. Не побрезгуй. Ты же мужик. Чего тебе стоит. Только один разок, всего. А я счастлива буду. Я ведь молодая ещё, красивая. Во всяком случае, тело у меня совсем не такое, как лицо. Ну, пожалуйста!
Всё это она произнесла скороговоркой, словно боялась не успеть или передумать.

Верка стоит всё в том же, до жути соблазнительном виде, я сижу, пригвождённый намертво к колченогому стулу, на который свалился, отпрянув от неожиданного зрелища.
Мы оба в ступоре. Должен же быть выход из этого щекотливого, неоднозначного положения. Обязательно есть.
Я встаю, голова в это же время совершает отдельный от тела кругосветный полёт.

На меня накатывают волны сладострастия, перемежаемые моментами отрезвления, когда становится понятно, что нельзя брать всё, что дают даром.

Невыносимо, до боли в паху, хочется стать мужчиной. Немедленно, прямо сейчас.
Вот она, Верка, стоит передо мной, демонстрируя свои убедительные достоинства, хитрые соблазны, способные лишить рассудка практически каждого, кому посчастливится лицезреть молодую женщину в таком пикантном обличье, ожидает приговора, мечтает отдать своё юное тело без оговорок в полную власть повелителя, которым сегодня и сейчас считает меня.
Согласитесь, выбор не из лёгких.
Беру одеяло, накрываю им худенькое тельце женщины.

Она запахивает байковую ткань, обернув вокруг себя, покраснев в один миг, отворачивается и начинает шептать, — дура я! Какая же я дура! Ты начальник, зоотехник, а я кто? Вот видишь — не вышло праздника. Не получилось. О чём только думала, корова бестолковая. Вот этими позорными мощами хотела соблазнить мальчишку? Опозорилась, осрамилась. Стыдно-то как, боженьки! И теперь чего? В петлю, в омут? Боже, как стыдно!
Мозги мои, временно отделившиеся от бренного тела, совершившие страстный эротический экскурс и пережившие химическую атаку, тем временем постепенно начинают возвращаться на привычное место.
Я нарезаю круги на пятачке ограниченного пространства малюсенькой своей кухоньки, лихорадочно думаю.
— Вера! Мне очень жаль. Нет, не так. Ты что, правда поверила, что я не пропущу мимо ни одной юбки, что ради одноразового секса готов на всё? Это бред. Слышишь — просто бред. Ты открыла для меня самое сокровенное, что у тебя есть, доверилась мне, ожидая ответной реакции, возможно даже любви. Но меня-то ты не спросила. У тебя есть чувства, но и у меня — тоже. И я тебе откроюсь, хоть и очень-очень не хочу этого делать. Я мальчик. Не по возрасту, а как мужчина. Не было у меня, слышишь, не было, ни-ког-да не было ни одной женщины. И знаешь это только ты одна. Я обязательно стану мужчиной. Однозначно стану. Но только по любви и только с той, кого выберу сам. И дело не в том, что кто-то узнает, распустит сплетни. На это мне плевать. Это внутренняя потребность. Понимаешь — внутренняя духовная потребность. Чтобы всё начиналось с чистого листа, без обмана и недомолвок. Чтобы всё по-честному. У меня будет одна девушка, она же невеста и она же жена. Она ищет меня, я — её. Эта девушка где-то рядом, я это чувствую. Ты меня понимаешь, Вера! Ведь ты замужем. Что подвигло тебя на такой нелепый шаг?
Она кивает нехотя, прячет заплаканные, бесцветные, водянистые от слёз глаза, просит отвернуться, чтобы надеть платье.
— Извини! Наверно, я правда полная дура. Только я иначе себе представляла наше свидание. Думала, сможешь меня понять, — она резко повернулась, открыв моему взору оголённый худой зад, спину с выпирающими лопатками и рельефным позвоночником, ища ручку двери трясущимися руками.
Неужели настолько расстроилась, что способна выбежать раздетой на деревенскую улицу, где невозможно ничего ни от кого скрыть?

В деревне даже столбы с глазами. Наверняка сарафанное радио уже объявило, что Верка в гостях у зоотехника. То, что с ней происходит, настоящая истерика.
Затопленные слезами глаза не дают верного ориентира.

Вера ударяется лбом о косяк, начинает выть, приседает, тычась лбом в стену, забыв, что одеяло свалилось, она опять предстаёт перед моим взором в чём мать родила, только реакция на её наготу совсем иная.

Мне Верку до невыносимости жалко, даже стыдно перед ней.
Хочется накрыть от постороннего взора, хоты кроме нас здесь никого нет, наивную, выставленную напоказ плоть, но мне стыдно до неё дотронуться.

Мысленно, если быть до конца честным, я уже не раз совершил с ней совокупление, дотрагивался до груди, целовал животик.

Было, чего греха таить. Плоть глупа. Инстинкт самца любого может превратить в животное.

Лишь я один знаю, чего мне стоило отказать.

Себе и ей.

Сердце моё всё ещё выскакивает из груди, внизу живота разбуженный зверь вибрирует, напрягается и опадает, переполненный кровью.

Несмотря на это пытаюсь успокоиться. Даже голосом не хочу показать возбуждение.
— Так ты зачем приходила - то, Вер? Давай уж пироги твои есть. Простыли совсем. Да и водочка в самый раз сгодится. Посидим, погорюем на пару, пожалуемся друг другу на жизнь нашу горемычную. Проходи. Садись. В ногах правды нет. И улыбнись, наконец! Только сначала оденься. Негоже перед начальством голыми ягодицами сверкать.
Верка долго сморкалась, умывалась, громко щёлкая соском умывальника, то и дело подправляла падающее с бёдер одеяло.

Казалось, что она тянет время намеренно, всё еще надеясь, что передумаю, соблазнюсь, и праздник, не смотря ни на что, состоится.
Одевалась Верка, совсем не скрываясь, тайком исподлобья поглядывая на мою реакцию.

Она долго поправляла платье, ёрзая, поднимала подол, подтягивала трусики, которые оказались отчего-то у неё в кармане платья, хотя пришла женщина без них.
Ещё более картинно натягивала и поправляла чулки, поднимая попеременно ноги на сиденье стула, оглаживая ноги.

Уходить от меня побеждённой она не хотела. Пыталась, во что бы то ни стало очаровать, чтобы заглушить стыд хоть этим. Отдаться по любви, считала она, совсем не грех.

Процесс одевания занял времени раз в десять больше, чем обнажение.

Поколебать моё решение уже было почти невозможно.

Хотя, хорошо, что Верка не знала об этом, я был на грани.
К этому моменту ко мне окончательно вернулась способность логически мыслить, хотя теперь и мои глаза были на мокром месте.

Согласитесь — история не простая.

В такой заковыристой ситуации заключён целый букет разных смыслов.

Я многое для себя понял. Лично для себя.

Думаю, Вера тоже со временем уяснит, что поступила опрометчиво, необдуманно.
— Ты, Вера, молодая ещё, а смотри, как себя запустила. С виду тебе за сорок перевалило. В твои годы девчонки на танцы бегают, а ты крест на себе поставила. Сделай себе причёску, вставь зубы, купи красивую одежду, косметику, наконец. Никто ведь не подарит тебе саму себя на день рождения. Образ романтической женственности и личное счастье создавать нужно. Понимаю, что не просто, но под лежачий камень вода не течёт. Извини за поучение. Наверно момент такой необычный, что без этого не обойтись. Давай выпьем. За наши тайны, которые никогда, никому... Договорились? Давай, Вера, на брудершафт! Ты ведь меня чуть было не соблазнила. Ещё чуточку и я бы однозначно созрел.

Этот менторский тон и поучающая речь — защитная реакция. Поединок продолжается. Ни она, ни я этот бой ещё не выиграли. В отношениях между мужчиной и женщиной всё слишком сложно, непредсказуемо.

Мозг и дух, не всегда могут справиться с ситуацией, когда природа бросает вызов, пуская в ход тяжёлую артиллерию в образе вездесущих гормонов.
— Я готова повторить, готова начать сначала. Моё предложение в силе. Не представляешь, как я тебя хочу.
— Всё, Вера, проехали. Я сейчас зоотехник, а ты моя работница. И давай не будем продолжать.

На самом деле я мечтал о естественном, вполне логичном ответе на Веркино предложение. Почему нет? Это же ни к чему не обязывает.
Молча чокнулись наполненными стопками, выпили.

Закусывать не стали.

Наверно нервы аппетит перебили.

Но алкоголь подействовал незамедлительно, можно сказать мгновенно, развязав мой и её языки.

Стало легче.

Даже плоть, казалось бы, успокоилась, но скорее дремала, готовая в любую секунду взорваться приступом непреодолимого желания с непредсказуемой силой и неясными последствиями.

Я чувствовал это, крепился, старался контролировать слова, движения, действия.
— Объясни мне, Вера, что это было на самом деле. Мне обязательно нужно понять твой поступок. Блажь? Не можешь ни минуты без секса? Ты замужем. У тебя дочь растёт. Прелестная малышка, я её видел. Дом, пусть не твой, совхозный, вполне добротный. У других и того нет. У меня, например. Хозяйство у тебя справное. Муж молодой, механизатор не из последних. Зарабатываете оба прилично. Одна ты получаешь раза в три больше меня. И вдруг такое. Что происходит? Чего не хватает тебе в жизни?
Слёзы из её глаз не просто полились – брызнули.

Платки уже перестали впитывать влагу, пришлось дать полотенце.

Разговор петляет туда-сюда, скрывая главное где-то очень глубоко внутри Веркиного душевного пространства.
После второй рюмашки глаза у собеседницы просветлели, появились в них непокорные хмельные искорки, желание выговориться.
Уж если она решилась обнажиться и предложить себя в качестве одноразовой любовницы, то оголить душу, вывернуть её наизнанку, просто необходимо.
Не может человек держать в себе нарастающий снежным комом ворох проблем, перемалывая и складывая на полочки.

Невысказанное горе давит на психику, толкает на необдуманные поступки, будоражит.
Хмельная Верка стукнула кулаком пол столу, упёрла руки в бока, — прав ты, Петрович, есть у меня страшная тайна. Прячу её сколько лет от всех и от каждого, даже от себя, только мне от того всё равно горько и противно. Нет у меня мужа на самом деле! Нет! Хоть и живой он, а хуже мёртвого. Он ведь когда из армии пришёл — гоголем ходил. Красивый, сильный, весёлый. Враз окрутил. Влюбилась без памяти. От одного прикосновения в обморок падала. Думала, дождалась-таки своё бабское счастье.

Верка схватила бутылку, налила себе, опрокинула в рот, сморщилась, закашлялась, залилась слезами.

Мне пришлось выдержать несколько минут истерики с соплями и воем.

— Тогда я краснела и потела, когда за руку возьмёт, а уж коли поцеловал, вовсе ума лишалась. Я ведь тогда себя берегла для праздника жизни, целомудренностью гордилась, носила свою девственность, как бесценный приз для единственного избранника. Идиотка! Через месяц поженились. Свадьбу как у всех сыграли. Совхоз нам дом построил. Всё по-чести.

Доверительная беседа погасила, наконец, остатки соблазна. Теперь я уже не воспринимал Верку, как сексуальный объект. Даже не как подчинённую. Сидят два приятеля, выпивают, изливают душу. Это же так по-русски. Можно сказать, наша национальная забава.

— А потом понеслось: он на меня влезает, а у него не стоит. Опять пыжится, с тем же успехом. Я успокаиваю, уговариваю, глажу его, обнимаю. Нет ничего. А утром, пока спит, штука эта у него словно железная. Я ему о том и сказала. Он мне с разворота фингал под глаз. Потом пить начал, а как напьётся — в драку. Зубы он мне выбил. Не сразу, потихоньку, словно смаковал. Никому ничего не рассказывала, всё ждала - одумается, обойдётся. Он ведь, похоже, правда, любил меня поначалу. Так притворяться невозможно. Вот оно как.

Верка стукнула кулаком по столу, ласково потрогала грудь, тяжко вздохнула, закрыла глаза. Видимо слишком живые и больные воспоминания. Возможно, думала, стоит ли продолжать. Слишком уж разоткровенничалась.

— Я ведь тогда красивая была, не как сейчас. Все так говорили. На свадьбе просто сияла, как медный грош. Какую жизнь рисовала в воображении, сказочную, радостную, сладкую. Теперь самой тошно. Ничегошеньки не сбылось.

Верка подняла взор, посмотрела на меня пристально изрядно захмелевшими глазами. Видно хотела понять мою реакцию на свой печальный рассказ. Похоже я слушал внимательно, она продолжила.

— Потом ребятёночка захотела. — На этом месте Верка замолчала, сомневалась. — Долго думала, решала, как быть. Вожделение, стремление стать матерью, ласкать дитя, сносило голову. Сама не знаю, откуда потребность в сексе появилась, но уж что есть. Иногда переступала за грань, почти решалась лишить себя жизни. К подружке в посёлок поехала. Мы с ней задолго до этого сговорились. Сидели однажды, как сейчас с тобой, выпивали, откровенничали, она и предложила своего знакомого. Организовала нам встречу, комнату свою предоставила.

Верка улыбнулась. Криво. Хмыкнула. Пару раз приложилась кулаком по столу.

— Я себя чувствовала разведчицей в тылу врага. Сама не понимаю, как решилась. Двести рублей отдала за любовь. Всю ноченьку он меня любил. Ох, как любил. Как вспомню – враз мокрая становлюсь. От него и понесла. Вот за столько лет один единственный раз с мужиком спала. А ты говоришь блажь, ни дня без секса. Думала хоть ты… Я же вижу, ты добрый. Может, мы это, Петрович, пока не поздно, а?

— Верка, не начинай. Друзья не трахаются. Вот так! Добрый! Нет, не добрый я, злой. И хочу, не меньше, чем ты. Но не буду.

— Ты чего, Петрович, это я так, для порядку. Может ты того, стесняешься? Я-то уже отбоялась. А своего я тогда напоила до обморока, наутро сказала, якобы всё у него в тот раз получилось. Даже натёрла ему елдак для достоверности. Месяц ходил сияющий, потом полез очередной раз, да опять обломался. Только мой дуралей драться не перестал, ещё пуще взбесился. Кулачищи у него, будь здоров. Как шибанёт — из меня дух вон.

Женщина потрогала грудь, потом скулу. Видно, это были его излюбленные мишени, прикусила ладонь до крови. Пришлось заливать рану водкой, бинтовать.

— Чего только людям врать не пришлось, да ведь шила в мешке не утаить. Поняли все, что зубы я сама себе выбить не могу. Сильно его бояться стала, да только куда мне податься? Родители умерли, а больше никого и не было. И пьёт, зараза, каждый день пьёт. Как увижу, шатается — прячусь куда подальше, а он ещё злее оттого становится. Однажды не вытерпела и треснула ему по башке чугунной сковородкой. Провалялся, не вставая, дня три. Вроде отошёл. А позже совсем у дурака крыша съехала. Заговариваться стал. Черти ему мерещатся. Не всегда, но теперь чаще. А я молодая. Я мужика хочу. Всё время хочу. И сейчас, тоже. Гад ты, зоотехник. Чего тебе стоило? Среди ночи от желания в поту вскакиваю. Думаешь легко на такое решиться, чтобы любовь выпрашивать? Да мне от стыда провалиться хочется. И что теперь?
— А вот теперь займись собой. Всерьёз. Увидишь, как враз жизнь изменится. Зубы вставь, причёску сделай. Чего я тебя учу, ты ведь женщина, сама знаешь, как мужика увлечь.
Долго ещё мы откровенничали. Бутылку допили.

Потом я Веру провожал. После, она меня. Там опять я...
Утром сарафанное радио из каждого утюга вещало о нашем грехопадении.

На меня просто показывали пальцем, а Веру срамили почём зря, умножая её и без того неподъёмное горе.
Но, то ещё не трагедия.

Непоправимое позже случилось. Недели через две.

Мужик её сначала запил, когда слухи упорно поползли, потом улёгся лицом к стенке, есть перестал, орал по ночам.

Вера думала, что белая горячка, но однажды ночью он повесился.
Тут и мне досталось.

Людская молва — то ещё пыточный агрегат. Словами так орудуют, словно живьём гвозди в голову загоняют.

О том до сих пор при каждом случае вспоминают. Я уже привык — не обижаюсь.

Неприятно, конечно, но тайна есть тайна. Её беречь нужно, иначе та становится сначала новостью, а затем байкой.
А с Верой я здороваюсь всегда индивидуально, уважительно. Мы же теперь друзья как никак.

Мы переглядываемся, молча, и киваем друг другу одобрительно в знак солидарности.

Кстати, через месяц после похорон она вставила зубы, сделала причёску, приоделась.
Чуть позже Веру было не узнать.

Не красавица, нет, но приятная, обаятельная молодая женщина.
Ещё через несколько месяцев вышла она замуж. Правда, без свадьбы.
В деревне появился девятнадцатилетний паренёк, отсидевший год по хулиганке. Нормальный вполне, спокойный как слон, симпатичный, добродушный.

Вскоре Вера ходила с животиком, сияя неподдельным женским счастьем.
Бывает и так: обломала жизнь, сорвала судьбу в штопор, поучила, как следует, но в последний момент позволила выскочить из мёртвой петли.
Настоящие проблемы не приходят к нам в готовом виде. Мы их сами создаём, не желая вовремя реагировать на мелкие неприятности, которые укладываем в фундамент судьбы, словно кирпичики, а когда пытаемся на гнилом основании возводить здание, оно заваливается.
То, что мы называем своей судьбой, лишь совокупность абсурдных действий,
совершённых необдуманно, не более того.

Когда-то я слышал каламбур, который звучал приблизительно так: не бойтесь своего будущего, оно не настоящее.
 

Валерий