Максим Кронгауз: Русский язык в защите не нуждается.

‒ В России тоже очень часто говорят про русский язык, используя следующие слова: порча, деградация, гибель. Хотя это ничего общего с действительностью не имеет. Всё происходящее – всего лишь приспособление языка к новым условиям жизни, то есть ко внешним и социальным изменениям, вызванным перестройкой 1990-х годов, когда наш язык и начал меняться, а также к новым коммуникативным пространствам, я имею в виду Интернет.

Как-то меня и моего коллегу пригласили на радио, чтобы принять участие в полемике на тему – надо ли защищать русский язык. Перед началом передачи, как принято, сделали опрос радиослушателей по заявленной теме. За защиту языка проголосовало 90 процентов слушателей, остальные были против или не определились. Дальше мы в течение часа с коллегой полемизировали, доказывая, что это естественный процесс и ни в коем случае не надо защищать русский язык, а, может быть, только поддерживать и слегка направлять его через издание словарей и лингвистических исследований. А после передачи – снова опрос. Результаты поразили: те же 90 процентов были за защиту, остальные – против. То есть, грубо говоря, час профессионального разговора ушёл в никуда. Что бы мы ни говорили, это не влияет на установки людей. Но я всё же решил для себя, что буду продолжать настаивать на своей позиции, несмотря на то или иное общественное мнение.

– Мне кажется важным противостоять этому жанру, который я называю «плач по русскому языку». Конечно, мы все консерваторы, и чем старше, тем консервативнее, и тем нам труднее допускать, что язык, одна из величайших наших культурных ценностей, со временем меняется. Нам горько сознавать, что наши дети и внуки говорят иначе, чем мы. Но это необратимый процесс. Никто не может вынуть из кармана волшебную палочку и сделать так, чтобы писатель сейчас писал, как это делали когда-то, скажем, мои любимые Юрий Трифонов или Фазиль Искандер. Не говоря уже о том, чтобы они писали, как Тургенев. Это надо понимать.

В этом смысле слово защита меня возмущает своим лицемерием. От кого защищать? По сути, защищать надо от нас самих – носителей этого языка. Не существует же шпионов-вредителей, которые заставляют вас использовать английские слова или произносить бранные или просторечные выражения. Это всё есть в языке и отражает человеческие потребности.

Если язык меняется, то в этом есть некая потребность нашей с вами жизни. За последние 30 лет перестройки мы на самом деле прожили несколько веков, сменив несколько социальных систем, претерпев несколько взрывов. Не говоря уже, что на всё это наложился Интернет – взрыв технологический, который серьёзно изменил весь мир. И тот язык, который не отреагировал бы на всё это, просто не пережил бы эти три десятилетия. Поэтому предъявлять языку претензии в том, что он меняется, – это не только неправильно, но и глупо.

– Как правило, три вещи больше всего вызывают недовольство – это заимствования, жаргонизмы и брань. Если говорить о заимствованиях, надо брать во внимание ситуацию, в которой мы все оказались, когда разрушены границы – культурные и цивилизационные. Глобальный мир ворвался в наш, до этого защищенный в какой-то мере железным занавесом, патриархальный мир. Он принёс огромное количество новых понятий и вещей – в политике, в науке, экономике, культуре, спорте… Что должен делать русский язык? В этой ситуации есть два пути. Один – более приемлемый, – это тот, который и выбрал наш с вами родной язык. Он начал активно заимствовать чужие слова и понятия.

Да, иногда русский язык с этим плохо справляется, потому что нововведений слишком много и не всегда удаётся их обработать. Например, есть четыре способа написания слова «риэлтер», и нельзя сказать, какое из них верное, потому что разные словари дают разные варианты. Но большое количество заимствований русский язык успешно осваивает и даже одомашнивает.

Простой пример – английское слово пиар, которое русский язык начал обрабатывать с помощью своего самого сильного оружия. Как известно, английский язык силён своими корнями, а русский – суффиксами и приставками. В результате иностранное слово пиар очень быстро обросло русскими суффиксами, появились пиарщик, пиаркомпания. Возникли новые глаголы – пропиарить, отпиарить, в результате чего англичане уже не узнают своего слова, которое благодаря этой обработке становится нашим, русским. Слово окей превращается в океюшки. И кто из американцев теперь узнает его? Так что этот процесс, может быть, и не очень приятный, но большое количество заимствований является иммунитетом для языка.

– От того, что происходит сегодня со многими языками, когда английский вытесняет другой язык из разных сфер жизни. Например из научной среды. Во многих странах мира, и мы с вами не исключение, ученые уже перестают писать свои научные работы на родном языке. Пишут на английском. Мотивы их совершенно понятны – они хотят, чтобы их прочло как можно больше людей.

Если физик сделал какое-то научное открытие, он рассчитывает получить Нобелевскую премию, то он, естественно, пишет о своём исследовании по-английски. Но это приводит к тому, что на родном языке наука становится мёртвой зоной, физикам и математикам скоро уже будет невозможно писать на каком-то другом языке, кроме английского. То же самое происходит в политике и в бизнесе, когда все деловые переговоры ведутся в основном на английском языке.

Сегодня это очень опасно. Но не для русского языка. Почему? Мощь и сила русского языка основываются на двух столпах: это великая русская литература и культура и, второе, – огромное количество носителей русского языка, которые никогда не выучат иностранный язык и всегда будут говорить только по-русски. Никаких билингвов в русском никогда не будет оттого, что, как говаривал А. С. Пушкин, «мы ленивы и не любопытны». Отчасти именно это спасает русский язык от исчезновения. И именно поэтому в России нет такой внятной языковой политики, которая существует в странах Балтии. Мы и без неё выживем. Без всяких языковых законов с русским языком у нас всё будет в порядке, в защите он не нуждается.

Вы говорите, слишком много стало англицизмов и американизмов в русском языке? Это вечный спор про избыточные и неизбыточные заимствования. Идет процесс переосмысления роли профессий и степени престижности. Например манекенщица и модель. В советское время быть манекенщицей не считалось чем-то особо престижным. А сегодня эта профессия связана с фотосессиями, большими гонорарами и мировой славой, возникла потребность в другом слове, и оно быстро пришло – модель.

Самое большое неприятие одно время у многих, и у меня в том числе, вызывало слово вау! Междометие – это же самая искренняя часть речи: когда больно, я кричу «ой!», когда удивляюсь – «ах!». А здесь, с одной стороны, естественный выкрик, а с другой – неестественное заимствование. Как это совместить? Проводниками вау были прежде всего юные девушки, так говорить было модно и эффектно. Это вау победно прошло по русскому языку в лихолетье 1990-х, но сейчас его практически уже не слышно.

Но иногда заимствования приходят и остаются. Так в русском языке остался киллер, слегка потеснив убийцу. Остался, потому что в русском языке они немного разные по значению. Убийца – это просто человек убивающий, а киллер – это уже профессия. Остался шопинг, хотя можно сказать – делать покупки. Но шопинг – это ещё и процесс, приятный для женщин. Так что иногда заимствование привносит маленький, но очень существенный нюанс, поэтому слово в языке и закрепляется.

– Эту тему как раз я обсуждаю в своей новой книжке – «С детского на детский»… Нет у меня ответа на этот вопрос. Единственный разумный совет – читать вместе с детьми, сегодня мне это кажется чрезвычайно важным. В первую очередь, важно ребенку, ради совместного действа вместе с родителями он готов согласиться на непонимание. Когда читаешь вместе, происходит некое психологическое сращивание. В книжке я использовал термин из Винни-Пуха – важно бункать вместе.

Например блестящая ритмика Чуковского, помните: «Вы б, газели, не галдели, а на будущей неделе прискакали бы и сели на качели-карусели?» Эта фраза завораживает, даже если и не очень понятно. И если ребенок привыкает к такому совместному чтению, то он потом начинает задавать вопросы и постепенно выходит на другой уровень понимания. Да, в сказках Пушкина действительно много непонятных слов, это серьезная проблема и, боюсь, она не решаема – язык уходит от нас. Но если вы читаете того же Чуковского, то это проще – несколько слов объяснил, и ребенку будет понятно. Я своей дочке в её детстве читал Гомера, это было такое совместное бунканье Гомера, она сначала просто вслушивалась в ритм, а потом даже несколько строк могла процитировать.

Совместное чтение детской поэтической классики – это удивительная вещь, даже такие устаревшие по сегодняшним меркам поэты, как Михалков и Барто, в чьих стихах было слишком много идеологии, пионерии и т. п., всё равно оставили после себя потрясающие стихи. Я считаю совершенно выдающимся, например, стихотворение Михалкова «А у нас в квартире газ», потому что он там замечательно имитирует детскую речь. Это же потрясающая, по-детски верная фраза: «А у нас сегодня кошка родила вчера котят»!..

– В СССР мат был запрещен категорически – в публичной сфере, в культурной среде, нельзя было ругаться в присутствии женщин и детей и т. д. В 1990-е годы это было сильно расшатано, все ограничения сняты. Но дело в том, что сила русского мата, а у него, безусловно, есть сила, как раз во многом состояла в его табуированности. Когда под лозунгом свободы слова все запреты были сняты, бранные и матерные слова появились в газетах и книгах, даже в кино и театрах.

Сегодня в законы внесены поправки, запрещающие использование мата, возможно, это сделано не лучшим образом. Например, можно писать первую букву и ставить точки, но их количество не должно совпадать с количеством пропущенных букв самого слова. Чтобы не догадались… Мне это всё кажется неискренним. Но в данном случае я всё же расхожусь с определенной частью интеллигенции и считаю эти поправки в целом мерой вполне разумной. В публичном пространстве должны существовать табу, и это не надо воспринимать как ограничение свободы слова, это – некий культурный запрет.

После внесения поправок последовало письмо деятелей культуры, в частности, от очень хороших режиссёров, которые просили эти запреты отменить. Думаю, должна существовать возможность для художников иногда эти ограничения снимать. Другое дело, что за это надо платить. Например, прекрасный режиссёр Звягинцев, снявший «Левиафана», – если бы он заплатил штраф за каждое матерное слово, произнесенное его героями, то пусть снимает.

– Конечно. Когда я попадаю в другое государство, я обязательно пытаюсь найти какие-то языковые особенности. Ведь после распада Советского Союза во многих бывших наших республиках ситуация с русским языком принципиально изменилась. Если раньше он был здесь языком престижным, обеспечивающим карьеру и, как правило, субъектом влияния на другие языки – латышский, киргизский, узбекский и т. д., то после распада СССР престиж государственного языка стал выше русского, и возникли заимствования в обратную сторону.

На сайте эстонского новостного портала Делфи была опубликована целая подборка слов, которые местные русские заимствуют из эстонского языка, используя их в повседневной речи. Например, такое слово – кюльмевато, русские в Эстонии используют его в значении – прохладно.

В Эстонии и в Латвии русские говорят не платить, а – максать. Такие словечки часто даже незаметны для тех, кто их использует в странах Балтии, а мы сразу на них реагируем. На Украине живет мой русский коллега-профессор, он прекрасно говорит на литературном русском языке, и вдруг в разговоре со мной он использует слово – аматёр, любитель. Я, конечно, его понял, но мне бы никогда в голову не пришло использовать это слово, а для него это абсолютно естественно.

Такие вкрапления в русский язык можно наблюдать не только в отдельных государствах, но даже в городах. Пример: в Москве мы называем высокий одноподъездный дом – башня. А в других городах говорят свечка или точка. Это явление тоже по-своему интересное, когда количество таких особых слов становится уже критическим, можно говорить об особом варианте русского языка. Но я заметил, что и эстонцы, и латыши тоже нередко в разговоре используют русские слова и выражения.

Мне кажется замечательным, когда в иностранную речь влезает русское разговорное слово, потому что оно оказывается нужным в данном контексте.

Это делает языковую конструкцию живой и современной.

Языки обогащают друг друга, что тоже хорошо.