Письмо первое. "Извини, разлюбил, ухожу"
Брошена? Придуманное слово…
«Брошена — придуманное слово, разве я цветок или письмо?» — писала Анна Ахматова. И вправду, возможно ли «бросить» человека? Тем не менее каждая из нас хоть раз в жизни чувствовала себя именно брошенной. И хорошо, если, как «цветок или письмо». Хуже — как хлам, изношенную вещь, из которой ушедший человек вырос. Хуже и чаще.
«Брошенность» — это ложь сознания, опасная иллюзия, заставляющая нас верить в свою никчемность и вести себя никчемно. Потому первое, что следует повторять днем и ночью: я — не хлам и бракованное изделие. Не скажу, что это просто: сколько ни тверди себе, мол, я ценность, я — личность; сколько ни загружай себя работой; сколько ни продвигайся по карьерной лестнице; ни бегай в солярий и на массаж, ни покупай туфли и новые платья; сколько ни флиртуй с незнакомцами и знакомцами — мысль, что меня бросили, потому что я «не такая, как надо», имеет отвратительную привычку возвращаться.
Она порождает порочный круг: вы замечали, что когда вас любит один, то любят многие, а когда он исчезает — исчезают и другие? Я не только о поклонниках — я и об иных друзьях, например. О компаниях, вдруг ставших чужими. О домах, куда перестают приглашать в гости. Так, одна из моих подруг — умница, красавица, душа-человек — сказала: «Знаешь, приятельницы стали воспринимать меня как опасность. Как охотницу за мужьями, хотя, ты же знаешь, я — ни сном ни духом». А вторая — тоже умница-красавица: «Наши общие друзья не звонят. Они ставят в фейсбуке „лайки“ его фотографиям с новой женой. Будто это не я, а она выслушивала их исповеди, прибегала к ним на помощь, принимала их, накрывала им столы». Счастье заразительно, несчастье тоже. Вокруг тебя возникает зона отчуждения, как будто ведьма мелом провела круг.
Такая ситуация — лакмусовая бумажка для друзей. И для тех, кто сейчас пьет за здоровье новобрачных, и для тех, кто сидит рядом с тобой, сочувственно слушая. Их меньше, но они есть. Подруги — это если не «наше все», то «наше многое». Только вот ведут они себя по-разному. Могут выслушивать, давать советы (полезные и бесполезные), гладить по плечу, пытаться отвлечь, ходить с тобой на выставки и в бассейн — и вновь выслушивать, гладить, отвлекать, сколько понадобится — полгода, год, причем слушать им придется одно и то же по сотому кругу… А могут разжигать гнев, клеймить и бичевать предателя, помогать выстраивать планы мести (например: «Ты что, хочешь разрешить ему видеться с сыном? Ты с ума сошла!») — дополнительно взвинчивая ту, жизнь которой и так превратилась в клубок отчаяния, гнева, боли, разочарования в себе… Эти не помогут. И по ночам в голове по-прежнему будет крутиться и крутиться неотвязная мысль: «Я не такая, как надо. Потому меня и бросили». Особенно если вместе прожито много лет и ты уже немолода, Ева.
Это очень трудно, почти невозможно сказать себе: «Я не брошенка». И еще: «Я такая, как надо». Потому что глубоко внутри это будет ощущаться как вранье. Я не такая, не такая, не такая…
Знаю женщину: 31 декабря утром муж принес в дом новогоднюю елку и, поставив ее в прихожей, сказал: «Во. Я елку принес. А теперь ухожу. Полюбил другую, такое дело». Какова реакция женщины на слова: «Извини, разлюбил, полюбил другую, ухожу»? Или даже без «извини».
Шок: «Ведь все было хорошо!» (в этот момент кажется, что и вправду было, хотя, как в каждой семье, бывало по-всякому).
Попытка выяснить отношения, которая иногда затягивается на месяцы. А надо ли? Он-то (как ему кажется сейчас) для себя все уже понял. Что ты ему, слепоглухонемому от нахлынувших поздних гормонов, пытаешься объяснить?
Истерика. Об этом еще Пушкин писал: «Начнете плакать — ваши слезы не тронут сердца моего, а будут лишь бесить его». Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Правду ведь говорил… Слезы раздражают, ибо заставляют чувствовать себя виноватым. А ему не хочется: он уже приискал себе тысячу оправданий.
Скандал (или череда скандалов при каждой встрече). Кто захочет слушать о себе, что он «не такой»? Ты ж не хочешь? Вот и он тоже. У уходящего есть дополнительное преимущество: его позиция сильнее. Его можно уязвить, оскорбить, сказать все, о чем ты молчала всю жизнь, упомянуть об эмоциональной, материальной, сексуальной несостоятельности… И ты всерьез думаешь, что это побудит его остаться? Вот, готово, выкричалась — чтобы той же ночью выть в подушку, виня себя: а может, промолчи я — и он бы не ушел? Ушел бы, наверное. Но мысль будет неотвязной.
Молчание, то есть игнорирование ситуации. Он говорит: «Я тебя не люблю». Она отвечает: «Тебе в борщ сметану класть?». Он говорит: «Я ухожу». Она: «По пути с работы купи сыра». Он говорит: «Я люблю другую», а она: «Да ладно тебе, пойдем фильм посмотрим». Такая тактика может на время подействовать. Ах, ты согласна? Будь по-твоему. Молчишь и не обращаешь внимания — значит, даешь своего рода санкцию: мол, веди себя как хочешь, только не уходи. Утром он тщательнее обычного бреется, сильнее обычного обрызгивает себя подаренным ею, женой, парфюмом — и исчезает. На день, на два, на три. Потом приходит и смотрит футбол. Ложится спать — и назавтра все повторяется, как сказка про белого бычка. Сколько времени это может тянуться? Столько, сколько выдержит она, а она не железная, она просто Ева. И тогда начинаются истерики, скандалы, обвинения и все перечисленное выше. И он уходит в гордом праве: я старался, но что поделаешь…
В нашем извечном запасе есть еще и мольбы, и они могут на какое-то время подействовать. Он может даже попробовать тебя утешить, сказав что-то вроде: «Нам нельзя друг друга терять» или «Останемся друзьями»… Однако, как показывает практика, со временем как самое стыдное вспоминаешь именно мольбы. Прощаешь себе и скандалы, и бесконечные попытки выяснить отношения. Мольбы не прощаешь никогда.
Вспомни, что писала Цветаева о Татьяне Лариной — на самом деле о себе: «Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку — и руки, не страшась суда — то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах — сделала. И если я потом, когда уходили, не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей. Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества». Одиночество — урок, который должна выучить каждая, даже если у тебя все в порядке. Впрочем, мужчинам тоже может пригодиться.
Это я к тому, что какой бы ни была попытка остановить его — все они бесполезны (во всяком случае — до поры до времени). И слов твоих не слышат. И над слезами посмеяться могут. Да еще и гадость присовокупить. Возникает ощущение нереальности: «Он не может так! Он ведь знает, как и что сказать, чтоб не больно… Даже если это правда, то он не мог бы так жестоко, так грубо, так тупо! Это не он!». А это он. Просто теперь твое лицо для него не освещено лампочкой любви. Оно в полутьме или вовсе во тьме. Для него светит иное лицо. Потому-то он вмиг забыл — и как сказать, и как не ранить, и жестокость не кажется ему жестокой. Он забыл то, что может причинить тебе муку. Кроме того, он все же смутно или отчетливо осознает, что виноват. А кому охота? Отсюда все эти: «Ты меня никогда не понимала», «Ты клуша, запустила себя», «Ты эгоистка, только и думаешь о карьере (вариант: о тряпках)» и — как оптимистический финал: «Зато теперь я встретил настоящую любовь».
Есть мужчины, которые уходят красиво, стараясь смягчить боль и сохранить понимание. Их мало и с каждым годом становится меньше, а почему — это тема для другой статьи.
Все. Дверь захлопнулась, и начался путь в одиночку. По большому счету на начальной стадии таких путей три. О первом уже говорено: это самобичевание: «Я не то делала, не так себя вела». Или — в случае, если соперница намного моложе тебя: «Я — старая уродина». Доказательства легко увидеть в зеркале, особенно если этого и ожидаешь: даже если тебе, к примеру, тридцать два года, ты всегда найдешь морщинки и отеки под глазами (а как им не быть, если рыдаешь сутками?).
Второй способ — заклеймить разлучницу: он хороший, это она, стерва, сбила его с пути. Это очень удобный способ, он наименее травматичен и для своего образа, и для образа бывшего мужа. И можно не задумываться, кто инициировал связь — прекрасный он или ужасная она? Возможно, он привлек барышню тем, чем от века взрослые и изощренные мужчины прельщают юных девушек: умом, опытом, талантом, известным именем, широкими жестами… Да чего греха таить — возможно, деньгами или, например, «заграничной жизнью». В наше практичное время крайне распространенная история.
Ты не знаешь, что он ей говорил, как бил на жалость: ведь это тебе известно, что в доме у вас мирно, спокойно, что ты нежна и заботлива, и что в отношении «интима» все в порядке. Не исключено, что ей известно другое: «Она меня никогда не понимала, нас держат только дети, мы не спим вместе уж … лет, это давно не семья», и так далее, и так далее…
И, наконец, третий способ: обвинить его. Демонизировать, низвести до нечеловеческого образа, окрасить всеми оттенками черного и еще на 50 оттенков чернее. Это понятно: или я — брошенная вещь, или он — последний мерзавец. Под руку подворачиваются все факты его реальной и мнимой непорядочности, которые раньше заметались под ковер, или, как говорят психологи, вытеснялись. Впрочем, чаще истина где-то посередине. Все же есть разница между тем, кто натравливает против тебя детей, и тем, кто говорит им: «Ваша мама самая лучшая, просто так вышло». Между тем, кто отхапывает машину и квартиру, и тем, кто уходит с одним чемоданом. Между тем, кто рассказывает о тебе небылицы старым друзьям и новой жене, — и тем, кто отказывается тебя обсуждать и осуждать.
Почему он это сделал
«Мои родители прожили вместе сорок лет! А он…»
Да, вам повезло меньше, чем родителям. Это надо принять, а еще лучше — понять. Понятное перестает быть безысходным. Может, в этом нам поможет статистика? Ныне около 25% мужей уходят из семей в возрасте от 40 до 55 лет, и, увы, эта цифра растёт. Психологи называют их «безумными беглецами» или «дедушками-подростками» (термин англичанина Ф. Питмана). И еще: из тысячи американцев этого возраста 90% стали жить с женщинами в возрасте от 25 до 33 лет, около сотни «повезло» найти двадцатилетнюю, и лишь несколько человек ушли к ровесницам.
А что касается родителей… В СССР брак, по меткому выражению П. Вайля и А. Гениса, был чем-то вроде «окопного братства»: тепло и понимание помогали выжить в сложных условиях. Потому если уж уходили — чаще к ровесницам или по крайней мере к женщинам, с которыми не имели такой колоссальной возрастной разницы. По умолчанию «моральное право» на нее имели знаменитые режиссеры и академики. Словом, богема и верхушка (не считая партийной: она просто «оттягивалась» с девочками в банях, но семью блюла: развод ставил крест на карьере).
Не будем лакировать действительность. Молодое тело по определению привлекательнее немолодого, двадцатилетняя — сорокапятилетней. Просто раньше это играло не главную роль, а теперь — главную. Что же случилось в наши дни?
Три фактора: материальная обеспеченность, доступная уже не только академикам и режиссерам; тело юной дивы, которое в результате окутавшего нас облака сахарного гламура стало цениться больше теплого взгляда жены; молодежный характер культуры. Даже не молодежный, а подростковый: все, кто выглядит на свой возраст, — «ацтой». И если мужчина может компенсировать толстый живот толстым кошельком, то у женщины таких возможностей меньше. Да и трезвее себя оценивают женщины. Трезво до полной безжалостности к себе, даже если выглядят моложе своего возраста.
У мужчин иначе. Раньше мужские кризисы среднего возраста считались прерогативой тридцатитрех-тридцатипятилетних. Но средний возраст отодвинулся, соответственно отодвинулся и кризис: теперь до тридцати пяти — юность, до пятидесяти молодость, а дальше что? Дальше надо ее усиленно продлевать, как принято в масс-культуре: и телесно, и душевно. И мужчина напяливает на себя мировоззрение «молодого душой», а то и просто подростка. Если это попытается сделать женщина, она будет выглядеть фриком. «Вторая подростковость» — мужской феномен. И юная девушка в качестве спутницы жизни — необходимый атрибут этого новоюношеского уровня мышления. С ней проще доказать себе, что ты по-прежнему огого. Чисто физически проще: юное незнакомое тело манит. Мужчина хочет новой жизни — и чтоб эта жизнь была молодой. (К чему подчас приводят такие попытки, я как-нибудь напишу.)
Важно и вот что: традиционная семья, где мужчина — защитник и добытчик, а женщина — хранительница очага, постепенно отходит. Фактически теперь все может быть наоборот. Сейчас людей в браке держит лишь психологическая, душевная привязанность: как все нематериальное, она воздушна, эфемерна. Счастье, когда она сохраняется и упрочивается с годами. Но я пишу сейчас тебе, Ева, — той, кому не повезло.
Нет, я не оправдываю «безумных беглецов». Сейчас я думаю не о них, а о тебе. Беда в том, что ненависть к нему, к разлучнице и к себе сосуществуют в твоем потоке эмоций на равных, и в нужный момент на поверхность вылезает очередная, новая и острая до боли грань. Эти разные содержания кипят в душе, как ингредиенты отравленного яства. Остановись.
«Я думала, что он — моя половинка», — плачет подруга. Я глажу ее по плечу и думаю: нас с детства приучили к тому, что мы — чьи-то потенциальные половинки. И дело не только в естественном страхе одиночества; не только в жажде любви; не только в желании иметь и вместе растить детей, но и в том, что нас воспитали в сознании своей нецелостности. «Одинокой быть неприлично», — фраза из старого кинофильма стала кредо многих женщин. Именно это чувство нецелостности заставляет нас колотить влажную подушку: «Я брошенная! Я неправильная! Я не такая, как надо!». Сейчас любят говорить: как-то так. Как-то так, Ева.
Ты приняла свое одиночество — пусть и со внутренним сопротивлением, со срывами, с негодованием? Тогда можно делать другие шаги. О них — в следующем письме.
Свежие комментарии